Она просто не знает, что я не гожусь на звание последнего, что осталось. Я слабая, не слишком счастливая, боящаяся жизни особь женского пола, закапывающая трупы на острове и мешающая всем на свете. И теперь, когда с Петькой стряслась беда, я не знаю, что делать. Где уж мне кого-то утешать, тем более – восьмилетнюю девочку, всю свою жизнь учившуюся прятаться и ждать.
– Не сейчас, Мэтт. Давай в другой раз поговорим.
Аппарат, который поднимает и опускает грудь Петьки, шипит как-то противоестественно. И ядовито мигают лампочки. Если сейчас отключить все эти лампочки, Петька ни за что не сможет дышать самостоятельно.
Тонька плачет, уткнувшись мне в живот, и я прижимаю ее к себе. Я понятия не имею, что ей сказать, как объяснить происходящее, но я знаю одно: что бы ни случилось… да что ж я даже себе вру? Глупо говорить – «что бы ни случилось». Петька или выздоровеет, или умрет, тут без вариантов. И если он умрет, я ни за что не брошу Тоньку. Может, у меня нет материнского таланта, у нашей матери его никогда не было, но я не она, и я не брошу Тоньку, а если сунутся социальные службы, мало им не покажется. Я буду драться за опеку над ней так, что им Курская дуга покажется детским утренником.
Это меньшее, чего ждет от меня мой брат, уж я-то его хорошо знаю.
– Лина, послушай. – Матвей встал рядом, его рука легла на голову Тоньки. – Вы обе меня послушайте. Мы должны сейчас поехать домой. От того, что вы обе заболеете и свалитесь, пользы не будет ни вам, ни ему. Малышке нужно поесть и поспать. Тебе надо лечь и отдохнуть, если не хочешь оказаться на больничной койке, ранение головы очень коварная вещь. Так что я не желаю слушать глупые отговорки, сейчас вы сядете в машину, и мы поедем туда, где вы обе сможете отлежаться.
– Но…
– Лина, всем остальным пусть занимаются люди, которые это умеют. – Матвей подталкивает меня к выходу, завладев ладошкой Тоньки. – Иди ко мне на руки, принцесса, ты едва на ногах держишься.
Он легко поднимает Тоньку, она доверчиво кладет голову ему на плечо, а через минуту уже спит. И я понимаю только сейчас, что держалась она из последних сил, и сил этих у нее практически не осталось. Я давно должна была увести ее отсюда и уложить спать, но мне это в голову не пришло. И кто я после этого?
В больничном коридоре снуют медсестры. Это отделение, где больные не скачут, как зайцы, – многие из них и ходят-то с трудом, что для них за счастье считается. Мне очень хочется найти кого-нибудь, кто скажет, что надежда есть. Но никого нет, Матвей идет впереди, неся уснувшую Тоньку, а я иду следом за ним, как пришитая. Как-то так получилось, что он решил все за меня, и я этого не потерплю, безусловно. Но в другой раз.
– Давай ее на заднее сиденье уложим. – Матвей пискнул сигнализаций, большой внедорожник подмигнул фарами и пискнул в ответ. – Умаялась совсем. Сколько она не спала?
А столько же, сколько и я. Вот как вечером приехали в больницу, где оперировали Петькину простреленную голову, так и не спали. Это, безусловно, мое упущение, я должна была позаботиться о ребенке, но я этого не сделала.
– Куда мы едем?
– Мать велела привезти вас в Озерное. – Матвей вздохнул. – Лина, мне очень жаль.
А мне-то как жаль.
Вся моя жизнь разбилась, потому что Петька был моей семьей, самым близким человеком, он всегда заботился обо мне, и после смерти бабушки сумел сохранить то равновесие, которое было всегда, я не смогла бы без него пережить ее уход, я бы наделала несусветных глупостей, даже почище выхода замуж за Виктора. А теперь какая-то сволочь решила, что мы с Петькой лишние на этой земле, и, видимо, убийца отчего-то очень торопится, раз даже не потрудился все обставить как случайность. Кому мы могли помешать? Ведь давешний убийца, о голову которого я сломала вполне пригодный для использования табурет, хотел мне вколоть какую-то дрянь, и я бы умерла. И Светку, скорее всего, тоже убрали таким же способом. И вдруг такая спешка, явное убийство.
Фролов сказал, что в меня стреляли дважды – одну пулю они нашли в земле. Я-то помню, как что-то упало около меня, когда я наклонилась за очередной луковичкой. Второй раз я споткнулась, и пуля прошла по касательной. Но убийца, наверное, решил, что задачу свою выполнил: я несколько минут лежала, оглушенная болью, пытаясь понять, что произошло.
А вот с Петькой все вышло как надо. Ну, почти. Пуля пробила ему череп и застряла. Семеныч вынул ее, но теперь Петька может не проснуться. А если бы не вытащил, мой брат умер бы, и все. И еще не факт, что он выживет.
Мысль о том, что Петьки может не стать, наполняет меня глухим отчаянием. Если кто и заслужил жить и быть счастливым, то это мой брат, который всегда обо всех заботился, слова плохого никогда никому не сказал. Не то что я – уж я-то натворила всякого за последние дни. Но я жива и еду в Озерное вместе с самым классным парнем из всех, кого я видела, а Петька остался в больнице и не может дышать без этого жуткого аппарата.
А что станет с Тонькой, если он не выживет?
Нет, не хочу об этом думать. Но как не думать? Я теперь должна думать обо всем – и о Тоньке, и о бабуле, а еще у меня есть участок с домом, где идет какой-то ремонт, в который я, конечно, не верю ни минуты, – невозможно привести в порядок выгоревшие развалины, по крайней мере, в приемлемый срок.
Но сейчас это не главное.
Я о многом хочу подумать, мысли толпятся в моей голове, толкаются локтями, наступают друг другу на ноги, и я выдергиваю их по одной из этой толпы и думаю каждую в отдельности. И картина у меня вообще не складывается.
– Приехали.
На въезде нас встречает охрана. Матвея здесь знают, но охранник все равно заглядывает в машину. Спящая на заднем сиденье Тонька подозрений у него не вызывает, а вот моя перебинтованная голова, видимо, его впечатлила.
Мы едем по улицам, освещенным фонарями, – уже темнеет, Матвей сворачивает направо и останавливает машину у распахнутых ворот.
– Это наш дом. – Он осторожно въезжает на подъездную дорожку. – Мать с отчимом построили его из-за нас с Дэном.
– Оля мне говорила.
– Да… Мать у меня – человек особенный.
Мне ли этого не знать, парень! А вот тебе точно не надо знать, насколько особенный человек твоя мать. Я-то, конечно, не скажу.
Из дома показывается женщина – не та, которую я видела у Ольги в квартире.
– Комнаты готовы. – Заглянув в машину, она всплеснула руками. – Ой, вот беда-то! У нас ветрянка в доме! Девочка болела ветрянкой?
Я пожимаю плечами. Понятия не имею, чем болела Тонька.
– Это же не смертельное заболевание? – спрашиваю.
– Нет, конечно.
– Ну и ладно, – говорю я.
Женщина возмущенно сопит, мое отношение к ребенку ее шокирует, но мне это по барабану. Пусть лучше Тонька заразится ветрянкой, чем останется в Александровске, где непонятно кто решил отстреливать ее семью. Ведь совершенно не факт, что и она сама не является мишенью.
– Погоди, я ее возьму. – Матвей отодвигает меня. – Иди в дом, Лина.
Я захожу в просторный холл, из которого наверх ведет лестница, справа видна большая гостиная с камином, слева – столовая. Очень элегантно, вполне в духе Ольги.
– Я комнату вам приготовила. – Женщина выходит из столовой. – Вам с малышкой будет там удобно. Ольга Владимировна велела устроить вас вместе, чтобы малышка утром не испугалась, проснувшись здесь в незнакомом месте… Как зовут девочку?
– Тоня.
– Прекрасное имя, очень редкое. Вот, прошу.
Я вхожу в уютную спальню и понимаю, что устала смертельно. Вслед за мной Матвей вносит спящую Тоньку.
– Вот сюда кладите, на диван.
Женщина снимает с Тоньки курточку и сапожки, вешает их в шкаф.
– Вот футболка, переоденем девочку, а одежду я заберу в стирку.
Я раздеваю спящую Тоньку, надеваю на нее большую футболку с логотипом известной фирмы и укладываю ее в постель.
– Я ей потому здесь постелила, что вы ранены, вам покой нужен, а это ребенок. Располагайтесь, туалетные принадлежности, пижама и халат в ванной.
– Спасибо.
Я не знаю, как реагировать на происходящее. Мне надо в ванную, а тут Матвей – сидит, молча смотрит на меня, и мне от этого неуютно, потому что выгляжу я ужасно, а хуже всего то, что мне по большому счету на это наплевать.
– Ты иди в душ, я зайду чуть позже, нужно поесть.
Я не хочу есть. Я хочу вернуться на восемь лет назад, чтобы в моей жизни не было Виктора и всего этого ужаса, и бабушка Маша была бы жива, а Петька сиял от счастья, показывая нам новорожденную Тоньку. Это бабушка дала ей имя, Петька со Светкой долго не могли сойтись во мнениях, а бабушка сказала – не надо спорить, девочку зовут Тоня, неужели вы сами этого не видите? Как она могла это увидеть, не знаю, но имя Тоньке подходит невероятно, хоть оно и старомодное.
